Личная конституция Леонида Головко
О разнообразии творческой академической жизни, фундаментальном образовании юристов, которое лучше помогает перестроиться, чем «конъюнктурное», и почему важно сохранять критическое мышление.
Профессор, заведующий кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, д. ю. н.Неоднократно выступал экспертом ООН, ОБСЕ, БДИПЧ ОБСЕ и других международных организаций
Член научно-консультативных советов при Верховном суде и при Генпрокуратуре, научно-консультативного совета Следственного комитета
Член Международной ассоциации уголовного права (AIDP)
Я стремительно и спонтанно выбрал юридический факультет. И, следовательно, профессию юриста. Никогда не жалел о своем выборе. Кроме того, в рамках юридической профессии абсолютно естественным образом и без малейших колебаний чуть позже выбрал в качестве магистрального академический путь, о чем также никогда не жалел.
В юности предаваться «инфантилизму» не было возможности. Детство у меня вообще было ровное, благополучное и счастливое. Трудности и настоящая взрослая жизнь начались даже не с поступления в университет, а с уходом на срочную службу в армию после первого курса (тогда брали всех). Когда вернулся через два года, то страна (СССР) уже летела в пропасть, стремительно разрушаясь. Надо было встраиваться в новую реальность, в которой детское социальное благополучие уже ничем не могло помочь.
При выборе профессии исходил не из того, кем хочу быть. Исходил из того, чему хочу учиться в вузе, какие знания хочу получить. Юристом точно быть не мечтал, этот вариант как-то мной вообще не рассматривался. Выбор юридического факультета МГУ пришел уже непосредственно перед поступлением, когда перебирал гуманитарные факультеты, поскольку в рамках извечной дихотомии «гуманитарий vs естественник» сомнений в моей склонности именно к гуманитарным наукам не было.
Я прошел путь от ассистента до профессора и заведующего кафедрой. Попутно, разумеется, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Закончил я юридический факультет МГУ в 1991 году и поступил в аспирантуру, а по ее окончании остался на факультете. В аспирантские и ранние ассистентские годы одновременно практиковал, но всегда воспринимал это как временное и вторичное.
Прелесть академической деятельности в ее непредсказуемости и многомерности. Все рубежи являются не формальными, а творческими: курсы лекций, прочитанные на французском в ряде престижных французских университетов; участие в качестве эксперта в нескольких ультрарезонансных судебных процессах за рубежом; статьи и книги, выходившие не только у нас, но и на Западе, в том числе в лучших европейских научных журналах и издательствах. Каждое из этих событий — какой-то новый этап, пусть и не всегда осязаемый, не приводящий к необходимости изменения текста на визитной карточке.
Самое интересное в работе — удовлетворение от хорошо прочитанной лекции или вызвавшей у кого-то интерес статьи или книги. Как сказал в свое время известный французский профессор-цивилист Рене Саватье: «Я преподавал и я писал». Впрочем, так, наверное, может сказать про себя любой профессор права.
О моих достижениях пусть судят другие. Мы никогда не знаем, «как слово наше отзовется», и испытываем по этому поводу определенные надежды, иногда, конечно, напрасные. Скажем, мог ли профессор Санкт-Петербургского университета Иван Яковлевич Фойницкий, скончавшийся в начале ХХ века, предполагать, что его Курс уголовного судопроизводства будет через 100 лет цитировать едва ли не каждый занимающийся уголовным процессом студент или аспирант, а в академической среде он будет признан абсолютно хрестоматийным? Вряд ли мог не только предполагать, но даже надеяться. Однако сложилось именно так.
Стратегически — нет таких событий или явлений, которые окажут влияние на юридическую профессию. В противном случае римское право давно утратило бы свое значение, а его до сих пор изучают и преподают, хотя по сравнению с тем, какой путь прошла с тех пор мировая история, нынешние пертурбации выглядят мелкими и провинциальными. Что касается тактического влияния, то оно ощущается постоянно, причем в большей мере политически, чем технологически.
Право неразрывно связано с политикой, а политика меняется постоянно. Но и здесь такое влияние весьма умеренно. Вспомним хороших юристов, которые без особых проблем перешли из СССР с одним строем в нынешнюю Россию с другим строем. Казалось бы, фундаментальная политическая ломка, а юристы как писали законы, иски и жалобы, так и продолжали писать, наполняя их новым нормативным содержанием. Но речь идет, разумеется, о юристах, получивших фундаментальное, а не «конъюнктурное» образование, которого сейчас очень много.
Я считаю, что юристы не классифицируются на поколения. Поэтому я бы не стал делить их на «новые» и «старые». Тем более что это категория не статическая, а динамическая: каждое поколение когда-то было «новым», а потом относительно быстро становится «старым». Чем быстрее молодой юрист это поймет, тем больше у него шансов добиться успеха в нашей профессии, поскольку человеческая зрелость — это ее непременная составляющая. Для меня есть юристы хорошие и плохие, талантливые и не очень, причем как те, так и другие встречаются в любых поколениях.
Основной вызов для юристов сейчас — сохранить критическое мышление. Не стоит поддаваться примитивным технократическим или прогрессистским лозунгам. Я не футуролог, причем отказываюсь таковым быть принципиально, потому что даже за мою скромную по историческим меркам жизнь «будущее» менялось неоднократно и совершенно непредсказуемо: все ждали одного, а наступало другое. Юристы должны понимать это и основывать свою деятельность на фундаментальных правовых ценностях и знаниях.
Самое сложное для меня — принимать решения в кадровой области. Приходится решать много неудобных вопросов. Например, кого взять себе в аспиранты, а кому отказать? Кого из выпускников аспирантуры оставить на кафедре, а кого нет? Кого из опытных преподавателей пригласить на освободившуюся вакансию, а в отношении кого воздержаться? Это всегда очень сложно, так как определенные объективные критерии недостаточны, многое зависит от человеческих качеств, а здесь без интуиции обойтись не получается.
Человеческая зрелость — непременная составляющая профессии
Кадровые решения чаще всего приходится оценивать не сразу, а спустя много лет. Иногда кажется, что решение верное, а через пять, десять или пятнадцать лет понимаешь, что оно все-таки было ошибочным, но заранее просчитать все варианты невозможно, ведь речь идет о людях, а не о механизмах. А бывает наоборот — решение принимаешь мучительно, сильно в нем сомневаешься, а потом осознаешь, что оно было необыкновенно удачным.
Много людей оказало на меня влияние. В научном плане и в плане руководства творческим научным коллективом я многому научился у доктора юридических наук и профессора Константина Федоровича Гуценко. Это мой научный руководитель и предшественник на посту заведующего кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юрфака МГУ. До прихода в университет он около десяти лет был директором Всесоюзного научно-исследовательского института советского законодательства (нынешний Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ). Очень мудрый человек, отличный специалист, в том числе по зарубежному уголовному процессу. Кроме него в профессиональной среде могу отметить еще многих людей — это, конечно, мои учителя по юридическому факультету МГУ в целом и нашей кафедре в частности. Всех и не перечислишь.
Мне довелось очень продуктивно общаться и сотрудничать с Жаном Праделем. Французский профессор, самый крупный и известный во Франции специалист в области уголовного права и процесса последних десятилетий. Ушел из жизни в 2021 году. Его влияние связано, прежде всего, с фундаментальными доктринальными трудами, включая знаменитое «Сравнительное уголовное право», которые я начал изучать еще в аспирантские годы.
Специфика права в том, что оно существует не по принципу «здесь и сейчас», а складывается столетиями. Следовательно, авторитетные юристы — это не только коллеги по цеху, но и те, чьи идеи используешь, кого цитируешь, читаешь и перечитываешь. В области уголовного процесса есть две абсолютные величины: профессор И.Я. Фойницкий — для дореволюционной нашей доктрины и профессор М.С. Строгович — для советской. Очень многие современные построения опираются именно на их достижения, что совершенно правильно. Так и должно быть.
Всегда надо оставаться честным, причем во всех смыслах. И никогда не принимать никаких решений на основании меркантильных критериев. Иначе говоря, при выборе между внутренней позицией и гонораром, пусть даже легитимным, надо во всех без исключения случаях выбирать позицию. Только так создается человеческая и профессиональная репутация и только так ее можно не растерять.
Простить человека за нечестность я не смогу. Мне кажется, что здесь ошибиться можно только один раз, как саперу. Если, например, человек однажды взял взятку, «продал» свои принципы, то в уголовно-правовом смысле он, конечно, может исправиться, но для меня перестает существовать.
Творческая академическая жизнь столь разнообразна, что в ней самой заложены «сдержки и противовесы». Они, надеюсь, и не позволяют превратить в деформацию тот «отпечаток», который профессия наложила на меня. Только увлечешься кабинетными исследованиями, как тебя призывают решать практическую проблему нормативного или даже правоприменительного плана. Например, выступить экспертом в российских интересах в каком-нибудь условном английском суде, где возникает жесткая реальность: встречи с адвокатами, подготовка заключений, участие в перекрестных допросах и т. п. Причем очень часто речь идет о той же тематике, казавшейся отвлеченной (скажем, зарубежный уголовный процесс), которой до того занимался в «кабинете». Только начинаешь превращаться в «профессионального оратора», читая студентам лекции и начисто отвлекаясь от письменных текстов, как надо становиться «профессиональным писателем», готовя учебник или монографию и временно забывая об устной речи. Только углубляешься в процессуальную технику, не видя ничего вокруг, как на горизонте возникает политика, требующая совершенно иных оснований принятия тех или иных решений.
«Будущее» менялось неоднократно и совершенно непредсказуемо
Способности даются людям «свыше», а вот развивать их или губить — это уже личное решение. Иначе говоря, если человеку не дано природой быстро бегать, красиво петь или заниматься наукой, то развить такие способности с нуля нельзя и не надо упрямо продолжать стремиться в олимпийские чемпионы, оперные певцы или академики, лучше посвятить свою жизнь чему-то другому. Но когда у человека есть способности к спорту, вокалу или научным изысканиям (или чему-то другому), то это лишь задатки, которые следует обнаружить и затем кропотливо развивать, опираясь на соответствующие профессиональные школы, без которых также не обойтись.
Я в детстве безумно любил футбол. Я неплохо в него играл на дворовом уровне, достаточно компетентно следил за «большим футболом». Но прекрасно понимал, что профессиональным спортом никогда заниматься не буду — не моя среда. Поэтому все детские и априори несбыточные, что понимал уже тогда, мечты — это что-то про участие в судьбоносных футбольных матчах, где, например, наша сборная при моем участии становится чемпионом мира. Впрочем, эту мечту можно было считать несбыточной даже безотносительно к моему участию в таком матче.
Я никогда не метался и не пытался стать не только юристом, но и одновременно фигуристом, альпинистом, пианистом и т. п. Кругозор должен быть широк, надо обладать общей культурой, но при этом необходимо различать профессиональную деятельность и разнообразные увлечения, иногда ситуативные, к которым понятие «способности» неприложимо. В профессиональном же плане я иногда ощущаю нехватку не способностей, а знаний, причем речь идет о невосполнимых уже пластах, например, в сфере иностранных языков.
В нашей профессии смена деятельности иногда столь радикальна, что работу сложно отделить от отдыха. Скажем, в отпуске, устав от преподавания, университета и прочей рутины, я могу взяться за какую-нибудь сугубо академическую статью, и ее написание становится для меня своеобразным отдыхом. Что касается отдыха в непосредственном смысле, то здесь у меня нет ничего оригинального, каких-нибудь экстравагантных хобби.
Люблю читать. Причем для меня отдых должен предполагать чтение чего-нибудь отвлеченного, того, что абсолютно не связано с непосредственной профессиональной деятельностью, пусть иногда и в сфере права. По-прежнему люблю смотреть футбол, хотя сам давно не играю. Мне, правда, не нравится его чрезмерная коммерциализация, что предопределяет круг матчей, которые сегодня смотрю, но сам футбол никуда не делся, выбор, к счастью, есть. Люблю проводить время в кругу семьи. Люблю куда-нибудь выбраться поужинать с супругой, обсудить прошедшую неделю, ее и мои новости.
К деньгам я отношусь прагматически, то есть рационально, а не эмоционально. Они необходимы в каких-то пределах, причем тех, которые мы в значительной мере устанавливаем себе сами, но за этими пределами становятся обузой, превращаются в «вещь в себе», теряют рациональную составляющую. Скажем, мне непонятны переживания обеспеченного человека, который, имея, условно говоря, сто миллионов, не заработал сто первый. Такого рода люди с их сугубо эмоциональным отношением к деньгам и страстью извлекать прибыль даже «из утюга», наверное, в разумных пределах нужны для развития экономики, но я к ним точно не отношусь. Да и не одной экономикой живо общество.
Я люблю жизнь, но без ноток мизантропии, разумеется, не обходится. Мы ведь все всегда чем-то недовольны: политикой, образованием, состоянием права, культурой, причем иногда оправданно, иногда не очень.
У нормального человека состояние счастья не может быть абсолютно стабильным. Вроде бы все замечательно, чувствуешь себя предельно счастливым, а потом заболит зуб, и состояние счастья мгновенно улетучивается, причем я привожу намеренно гротескный пример — проблемы бывают много более серьезными, и они неизбежны. Кроме того, счастье чаще всего ощущается постфактум, когда какой-нибудь период проходит, а потом осознаешь, что именно в этот момент был совершенно счастлив. Наверное, так и должно быть, иначе человек просто перестанет развиваться, пытаясь лишь «зафиксировать» то, что зафиксировать априори нельзя. Так что счастье — категория летучая и эфемерная в непосредственном смысле этого слова, хотя и, на мой взгляд, вполне реальная.
