Личная конституция Рустема Мифтахутдинова
Читать я начал рано. У папы была очень большая библиотека, он безумно любил читать. Сколько его помню, он всегда был с книжкой. Папа мечтал быть историком, археологом. Книги были единственным развлечением в то время: не было гаджетов и интернета, было две телевизионные программы. Книга как единственное окно в мир, и этот мир меня захватил. Научившись читать в шесть лет, я начал глотать книги с катастрофической скоростью — много исторической литературы, литературы о животных. Папа увлекался аквариумистикой и увлек этим хобби меня: у нас был целый стеллаж с аквариумами вдоль стены. Папа, который хорошо знал немецкий, даже переписывался с немецкими коллегами — аквариумистами из ГДР.
До четвертого класса я мечтал быть лесником. Любимая книга на тот момент — «Красная книга». Зачитал ее до дыр. Мир животных меня сильно увлек тогда, особенно редких, исчезающих. Я переживал, что их оставалось все меньше и меньше. Связать свою жизнь с охраной животного мира, сохранением планеты, природы было моей мечтой. Зачитывался Томпсоном, Пришвиным… Хотел быть похожим на них, жить, как в книгах канадских писателей о животных, в домике на озере в лесу, изучать природу, но суть этой жизни, конечно, не представлял.
Классу к четвертому я понял, что хочу быть юристом. Еще не так глубоко осознанно. Но поиск был. На фоне чтения исторической литературы стал просыпаться интерес к истории, политическим процессам, взаимоотношениям в обществе. И у папы была черта, по нынешним меркам не очень популярная, которую он мне, к счастью или к сожалению, передал, — это обостренное чувство справедливости. Постоянно об этом были разговоры, о том, что надо жить правильно, уважать других людей, защищать обиженных, нельзя лгать.
Однажды я пришел к папе на работу и попал в юридический отдел. Я увидел, что юристы целый день сидят и читают. Представляете, что это в понимании четвероклассника? «Папа, а работа юристов состоит из того, чтобы сидеть и читать целый день книги и бумаги?» «В целом, да», — пошутил отец. «Это же классно, я люблю читать. Я буду юристом! Ты сидишь, читаешь, а тебе за это еще и деньги платят!» То ли в шутку, то ли всерьез, но помню, как я это сказал.
Параллельно занимался аквариумистикой. Я жил рядом с зоомагазином, его директор был приятелем папы. А я рыжий и веснушчатый. Меня продавщицы очень любили и постоянно всучивали каких-нибудь животных. Для родителей практически каждый вечер был сюрприз: они приходили, а у нас новая живность. На следующий день, естественно, относили обратно. Я — в слезы. Цыплят приносил, утят, кроликов, птиц, попугаев, змей. В итоге помимо аквариумов, которые были, остались два попугая, две черепахи и собака. Все помещались в небольшой двухкомнатной квартире. У меня было бесконечно счастливое детство.
На юрфак поступил не сразу. Несмотря на подготовку, с первого раза не удалось. В школе были замечательные учителя. Учитель истории, например, очень любил гегелевскую диалектику, давал ее нам, школьникам. Но школьной и самостоятельной подготовки не хватило. Неожиданным выходом стал так называемый рабфак, который я успел застать, его последний набор, куда я поступил в 1993 году. Шла реформа, думали, сохранять его или не сохранять. И последние два-три года туда брали не только работающих слушателей, но и выпускников школы. В отличие от работающих студентов у нас, конечно, была возможность заниматься больше. Педагоги тоже были замечательные, преподаватели Казанского университета. Русский язык читал талантливый Даниил Робертович Копосов с филфака. Теорию права преподавал Олег Иванович Зазнаев, юрист, прекрасный теоретик и политолог. И с такой подготовкой спустя год я поступил уже на юрфак.
Первый курс учиться было даже скучновато. Сильные рабфаковские преподаватели дали много. Точнее не скучно, скорее легко. Было много свободного времени. Первые две сессии я сдал, практически не готовясь, на том багаже, который приобрел на рабфаке. Да и педагоги на юрфаке были великолепные. Например, Александр Витальевич Погодин. Он сейчас возглавляет кафедру теории и истории государства и права. Большого ума человек. До сих пор его высказывание запомнилось: «У вас у всех должно сформироваться или обязательно сформируется свое понимание права, своя теория». И так действительно и получилось.
Главное, чему научили наши педагоги, — сомневаться. Научили все рассматривать через критическую призму. Право находится ведь в некой коллизии: с одной стороны, право — это порождение модерна, оно должно знать ответы на все вопросы, оно должно четко сказать, что правильно, а что нет. С другой стороны, стремление к высшей справедливости в праве это как стремление к истине в понимании того же модерна — истина не достижима. Это скорее стремление к идеалу, вечный поиск. Поэтому, с одной стороны, право должно быть четким. А с другой — как раз это у него не получается. Возникает много вопросов толкования его четкости, правильности. Такой постоянный диссонанс.
Одно из правил на сегодняшний день — ничего не воспринимать как догму, которая незыблема. Разве что саму суть права и его содержание — справедливость. Потому что право должно быть справедливым. Это некая генеральная идея. А вот как реализовывать эту справедливость — непрекращающийся постоянный поиск. Не исключено, что со временем у меня мнение поменяется. Это нормально — переосмысливать свои взгляды.
Любимые предметы — все, не любимых не было. Несмотря на то, что выбрал гражданско-правовую специализацию, тем не менее не забросил и публичное право. У нас, в Казанском университете, работают замечательные педагоги по административному и уголовному праву. Объективно в советское время цивилистическая школа в Казанском университете была утрачена, зато уголовная была на коне. Я учился во времена некого слома: появлялись молодые аспиранты, которые пытались поднять цивилистическое направление под предводительством Михаила Юрьевича Челышева. Но сохранялась и сильная школа уголовного права. Яркий представитель школы — декан юрфака Ильдар Абдулхакович Тарханов.
В Казанском университете шикарная библиотека им. Н. И. Лобачевского. Мне повезло. В Казанском университете преподавали Габриэль Феликсович Шершеневич, Дмитрий Иванович Мейер, Борис Борисович Черепахин. Сохранилась обширная библиотека. Помимо педагогов большую роль в моем становлении сыграла именно эта университетская библиотека. И если говорить о библиотечных учителях, то это, несомненно, — Шершеневич. Я открыл его для себя на втором курсе. Работы Габриэля Феликсовича произвели на меня неизгладимое впечатление по ясности и простоте мысли, по выражению, по способности выразить многое в малом. Многие критикуют и говорят, что Г. Ф. Шершеневич — просто хороший компилятор, человек, умеющий хорошо систематизировать и обобщать, и что у него мало своих мыслей — я не соглашусь. Потому что то, что он сделал для права, актуально до сих пор. Он как раз и пытался заглянуть в будущее — проводил обстоятельный сравнительный, компаративистский анализ.
Когда я учился на последнем курсе, мы сдружились с Михаилом Юрьевичем Челышевым. Молодой преподаватель, заведующий кафедрой гражданского права и процесса. Общение с ним многое дало. Уникальный человек. Жизнелюбивый и жизнерадостный. Он всегда обезоруживал на экзаменах студентов, когда студенты начинали жаловаться и выпрашивать хорошую оценку. М. Ю. Челышев говорил: «Тройка — прекрасная оценка! У меня по гражданскому праву была тройка. Я, разозлившись, защитил кандидатскую по гражданскому праву, затем докторскую и стал заведующим кафедрой гражданского права. Поэтому тройка — это хорошо!»
Я многим обязан Василию Владимировичу Витрянскому в личном и профессиональном плане. Он был руководителем моей кандидатской диссертации. Очень много мудрости почерпнул от общения с В. Ф. Яковлевым, от учителей в судебной системе как в первой инстанции, так и Высшем арбитражном суде.
«Вы должны обязательно преподавать». Так сказала замдекана Наталья Евгеньевна Тюрина, когда я заканчивал юрфак. И я пошел преподавать гражданское право в неюридическом вузе для экономистов. В аспирантуру пробовал — не поступил. Конкурс был большой — 25 человек на место. И защита кандидатской отодвинулась. Но я не жалею, потому что подошел к защите уже осознанно, с большим багажом практики, а не сразу, со студенческой скамьи. Все, что ни делается — делается правильно. Даже если нам кажется, что это неправильно. Все моменты в моей жизни, когда получалось не так, как хотелось, показывали, что это было нужно для чего-то лучшего.
Я расстроился, когда не попал на работу в прокуратуру, в гражданско-правовой отдел. Туда меня сначала пригласили, я прошел все проверки, а потом что-то не получилось по не зависящим от меня причинам. Я очень переживал, но оказалось, что «все к лучшему».
Вершина юридической профессии — это суд. Так мне, человеку с трехлетним опытом работы юристом на предприятии, казалось уже к окончанию юрфака. Я мечтал быть судьей. И самая короткая дорога в суд, как я считал, лежала через гражданский отдел прокуратуры. Я думал: буду работать в прокуратуре, буду ходить в арбитражный суд (был период, когда прокуратура активно участвовала в арбитражных процессуальных спорах), меня заметят в суде. Сотрудники отдела ходили в арбитражные суды и нередко становились судьями. Когда меня не взяли в прокуратуру, расстроился жутко. Но моя университетская мечта сбылась. Буквально через несколько месяцев стало известно, что создается институт помощников судей. Я написал рефераты, сдал экзамены, прошел собеседование, стал помощником судьи и так оказался в судебной системе.
Образование медленно, но верно идет в нужном направлении. У студентов сегодня больше возможностей, несопоставимо с возможностями студентов тех лет, когда учились мы. Справочные правовые системы стали появляться, когда я учился уже на третьем курсе. Все было только на бумаге. Гражданский кодекс в первые годы моей работы был вдоль и поперек заклеен вкладками. В научной литературе тоже был вакуум. Минус тогдашнего образования был в отсутствии юридической информации: не было иностранных правовых баз, найти какую-то статью или книгу можно только в бумажном виде. Но был большой плюс: было очень много общения с педагогами. Преподаватели были такие же ищущие, как студенты. Они приходили с горящими глазами: я нашел статью, давайте вместе почитаем, разберемся. Они учились, и ты учился вместе с ними.
Главная задача педагога сегодня — общение. Первое, что должны сделать педагоги, если брать, например, первый курс, — заинтересовать. На первом занятии я часто спрашиваю: «Почему вы решили стать юристами?» Происходит такое знакомство, группа раскрепощается, раскрывается. И меньше половины, оказывается, идут на юрфак сознательно. У остальных так получилось: родители сказали, что это хорошо, престижно, математику плохо знаю и т. д.
Задача педагога — объяснить, что такое право, почему оно важно, почему оно будет необходимо еще очень долго. В идеальном обществе право, скорее всего, отойдет на второй план. В обществе, где друг друга все любят, где нет конфликтов, где все готовы идти друг другу навстречу и думать о других, в праве нет большой необходимости. Но будет ли такое общество — это большой вопрос. Получить объем информации студент сегодня может самостоятельно. Самое главное — зародить у студента желание, задор.
Обучение праву не терпит одиночества, уединенности. Второй важный момент в обучении — систематическое общение с профессорско-преподавательским составом. Когда человек варится только в своем соку, он не может понять право, если нет дискуссии. В праве важна апробация, проверка выводов, точек зрения, а это происходит в дискуссии. И педагог должен уметь эту дискуссию создавать и поддерживать. Должно быть взаимопроникновение. Все то ценное в профессиональном развитии, что я получил и продолжаю получать, формировалось и формируется на этом симбиозе, когда ты что-то находишь, что-то читаешь, разбираешь, а дальше общаешься на эту тему с коллегами, говоришь об этом. И ВАС как раз этим занимался, очень была развита дискуссия, был обмен мнений, ВС это продолжает, может, не в таком объеме, но, если взять формат рабочих групп, где обсуждаются документы, там тоже происходит обсуждение только в более закрытом режиме. В споре рождается истина, в споре рождается право. Один человек, какой бы гениальный он ни был, не может учесть все.
Я привык жить в этом ритме со времен учебы: днем учишься на дневном отделении, вечерами на работе. У меня вся жизнь такая, нет разделения, что это — работа, а вот это — не работа. Это просто жизнь. У меня нет понятия условно — отдельного выходного, разве что отпуск, когда ты куда-то уезжаешь и совсем переключаешься. Я постоянно живу в таком ритме. Пока учился, совмещал с практикой, и это очень много дало. Когда ты днем сидишь на занятиях, а после занятий бежишь на работу и там до вечера сидишь, смотришь — о, вот это настоящая накладная, вот это договор, а это же можно написать и изменить и т. д.
Замыкаться юристу, находиться в четырех стенах нельзя: рано или поздно начинается деградация. Когда я пришел в суд помощником, параллельно преподавал в вузе, читал гражданское право на экономфаке. Потом, когда создали филиал Российской академии правосудия, там преподавал, читал банкротство и арбитражный процесс. В выходные — на лекции. Вечерами пишешь диссертацию. Практически без свободного времени. И сейчас постоянное развитие — без этого никуда, как мне видится. Если нет встреч, конференций, лекций, нет развития.
Почему я всегда преподавал — это всегда обратная связь. Еще неизвестно, кто больше получает — то ли тот, кому ты преподаешь, то ли ты — от слушателей, особенно когда преподаешь практикующим юристам.
Я стараюсь делать так, чтобы слово «зануда» слышать пореже. Но честно скажу, что периодически его слышу. Наверное, все-таки профессия накладывает свой отпечаток. Опять-таки очень важное качество, и есть масса примеров: хороший юрист — тот, кто ушел не только в одну юриспруденцию с головой. Важно гармонично развиваться и в других гуманитарных сферах. Я стараюсь больше читать об искусстве, искусствоведении, философии, истории. И многие вещи вырисовываются в единую концепцию, структуру. И многие процессы становятся понятны, когда погружаешься в другие, смежные сферы.
Я очень люблю искусство.Ходил в изостудию, поступал в художественную школу. Ушел оттуда, потому что скучно рисовать тень от кубов и сфер. Думал, сейчас приду — буду сразу рисовать картины. Но увлечения сохранились, остались. Хочется творить. Я не знаю ни одного выдающегося юриста, который был бы только юристом, таким сухарем и буквоедом, который бы больше ни в чем не разбирался. Это всесторонне развитые люди, которые могут стихи написать и прозу, и песню спеть, и картину нарисовать. Это своего рода закономерность. Юрист не может быть только юристом.
Престиж юридической профессии несравнимо поднялся по сравнению с тем, что было в советские и постсоветские времена. Плановая экономика, не было никаких споров. Профессия юриста часто сводилась к правильному оформлению бумаг. Была отдельная каста — наука, где люди искали решения. В практической области юрист ценился очень мало. Я помню эти отношения. Я попал на перелом и застал еще эхо этого отношения к юристам.
Вселяют надежду дети, студенты. Детьми я называю своих учеников, студентов. Ребенок может быть и заочником, но для меня он — ребенок. У большинства из них горят глаза. Они хотят торжества права, справедливости, и это не может не радовать.
Банкротство развивается в эпоху кризиса. Если посмотреть на все всплески развития банкротного права, им всем предшествовали определенные экономические кризисы — мировые или локальные. Банкротное право гораздо больше, чем какое-либо другое, связано с экономикой. Модель банкротной системы очень тесно зависит от экономических процессов и от того, какова среда для бизнеса в государстве.
Сегодня главное, что препятствует развитию банкротного права, — отсутствие тесного симбиоза между экономистами и юристами в этой сфере. Отсутствие аналитики. Главный минус в том, что в России не развиты реабилитационные процедуры и их модели, то есть весь инструментарий, сложившийся за рубежом: начиная от закона, который дает участникам отношений определенные правила игры, и продолжая экономической реальностью, оценкой того, как эти правила игры осуществляются вне банкротной ситуации, при этом с оглядкой — а что будет, если будет банкротство.
Много ли бизнесменов, когда начинают бизнес, думают о том, что будет, если будет банкротство?Многим из нас кажется, что мы будем жить вечно, и также то, что плохое никогда не случится. Мало кто просчитывает негативный сценарий. Бизнес в современных банкротных правопорядках строит свои отношения с учетом, что будет, если сразу не получится выиграть в эту игру под названием «бизнес». Должник понимает, что, если что-то не получится, у него есть механизм в законе, который придет ему на помощь, — это банкротство. И кредитор понимает, что если у должника что-то не получится, то кредитор не всегда навяжет ему свою волю. Должник всегда может прийти за защитой. Но и кредитор может прийти против плохого должника и попросить — защитите меня, накажите его, не давайте ему эту защиту. И завершает всю эту систему банкротный суд.
Никто не проводил никаких системных исследований. И сказать сегодня: давайте просто перепишем правила реабилитационных процедур, не создав правила игры в бизнесе, не научив бизнесменов, не перестроив их мышление и не создав специализированные банкротные суды, — мы не получим полностью работающий механизм. Чтобы сделать вывод о том, как надо и какие правила писать, необходима спайка между бизнесменами, экономистами и юристами в банкротстве. Чтобы написать идеальный закон о банкротстве, надо провести огромное эмпирическое исследование. Препарировать всю внутреннюю экономику, структуру, связи, чтобы сказать: вот для такой сферы такие-то макроэкономические последствия, такие-то микроэкономические последствия, поэтому идеальной будет вот такая банкротная модель.
Яркий пример — закон о банкротстве граждан. Описали суперреабилитационную процедуру — к единицам пока применяется. Не востребована. Не доверяют суду, чтобы прийти и сказать: помогите решить за нас, утвердите вопреки кредиторам план реструктуризации долгов. Не идут за этим. Идут просто освободиться от долгов.
Мы не получим нормального банкротства, пока не получим адекватные правила игры в бизнесе. Пока сами бизнесмены не созреют и не скажут: нам нужна нормальная экономическая защита, пока должники в это не включатся и не скажут: нам нужно спасение от кредиторов, у нас не получится сбалансированная модель.
Сегодня у нас прокредиторская модель. Минусы ее очевидны: должник понимает, что, если он уйдет в банкротство, будет только хуже, он окажется во власти кредиторов, поэтому он готовится к банкротству так, чтобы кредиторам точно ничего не досталось. Прокредиторская модель неэффективна именно по этой причине.
Прокредиторская модель относительно успешно существует в Великобритании. Но в этой стране мало злоупотреблений, там невыгодно нарушать экономические законы, в том числе и кредиторам. А у нас есть термин — кошмарить бизнес. И конечно, усиливать уголовную ответственность за экономические преступления сейчас нельзя. В России идет нормальный период становления, взросления экономических связей и банкротного права. У нас такое банкротное право, каковым ему позволяет быть бизнес-среда.
Юриспруденция — это не та наука, в которой ты овладел ремеслом и пользуешься им всю жизнь. Это та сфера, где ты все время учишься. Поэтому тебе не становится скучно, ты постоянно в тонусе, в учебе.
Человек должен улучшить мир. Юрист в своей сфере, конечно, должен это сделать. Как он может улучшить мир? Улучшить право. Если это судья, он должен быть высококлассным судьей, которого стороны будут уважать и которому будут доверять. Если юрист занимается законопроектной работой, улучшить право, улучшить норму. Иногда улучшение права заключается в том, что лучше не трогать норму, сохранить. Если ты преподаватель, подумай, что формируешь будущее, формируешь будущих людей и этим улучшаешь мир. Задача человека в моем понимании — улучшить мир, сделать его светлее, добрее, справедливее.
Глобальная мечта есть — развитие права. Чтобы приблизиться к тому идеалу, когда право будет не нужно. Хоть на маленький шажочек приблизиться к тому, чтобы общество, с одной стороны, меньше нуждалось в праве, а с другой — чтобы право не мешало самому обществу, а помогало. Это идеалистические мечты. Глобальная мечта, чтобы люди были добрее, светлее. И конечно, есть цели. Ставишь цель, идешь к ней и мечтаешь о добре.
