a


Don’t _miss

Wire Festival

 

Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipiscing elit. Nullam blandit hendrerit faucibus turpis dui.

<We_can_help/>

What are you looking for?

Личная конституция Евгения Рейзмана

Первое слово, которое я прочитал, было «УК». Так и прочитал вслух — «ук». У мамы на полке стояло подарочное издание Уголовного кодекса. На обложке большими золотыми буквами было оттиснено «УК» и ниже — «РСФСР». Вот эти буквы — «УК» — я и прочитал.

Я из семьи адвокатов. Мама ушла на пенсию после 50 лет стажа. Мой дед — один из первых адвокатов советской школы. Он умер в 1933-м, ему не было и сорока лет.

Дед умер, поэтому семья выжила. Во времена «большого террора» почти все адвокаты — коллеги деда по ростовской коллегии защитников — были репрессированы вместе с семьями. Семья деда сменила фамилию и не пострадала.

Я начал ходить в суды в пять лет. Если я заболевал и меня нельзя было отвести в детсад, мама одевала меня в парадный костюмчик, брала с собой и оставляла в комнате у секретарей. Один раз меня оставили без присмотра, а дверь выходила прямо в зал суда к председательскому столу. И я оттуда вышел — прямо во время заседания. Со слов мамы, это неким образом повлияло на исход процесса.

Я всегда хотел быть юристом. А вот в части специальности — судьей, прокурором, следователем, адвокатом — мечты менялись вплоть до старших классов школы.

Мама была моим первым и единственным учителем профессии. Я с ней был практически все время. Когда я начал понимать что-то в праве, еще до поступления на юрфак, я ей помогал. В советские времена адвокатов часто закрепляли за организациями, у которых не было своих юрисконсультов. Эти организации нужно было посещать и решать какие-то вопросы, в основном трудовые и договорные. И я освоил КЗоТ, ходил по этим организациям, помогал составлять приказы, заполнять трудовые книжки. Так я и стал «трудовым» юристом еще до поступления на юрфак.

После войны на Ближнем Востоке было не самое комфортное время для людей с фамилиями, похожими на мою. Маме намекнули: если ваш Женя будет пытаться поступить в Москву, то ему лучше переждать. И я перенаправил документы во Владимирский педагогический институт. Но мечту о работе юриста не оставил.

Я поступил на иностранные языки, потом перевелся на исторический. По набору дисциплин он был ближе к юридическому. Только поработав несколько лет в школах и «заработав» характеристику, я смог поступить на юрфак в Ивановский госуниверситет и только на заочное отделение. На втором курсе я уже имел право работать по специальности.

Я преподавал историю и английский в школе. Вел кружки краеведов, был методистом по школьным музеям. Ничего не пропало даром.

Это сидит во мне — школьный учитель. Казалось бы, я должен забыть, но не могу. Я старался как следует готовиться к урокам. Чувствовал, что детям мои уроки нравились. Меня долго потом на улице узнавали ученики.

Я с детства не умею что-то делать плохо. Мама и папа так учили. Долго переживаю, если я что-то недоделал или сделал не так. Такой вот «дефект» родительского воспитания.

Перфекционист — это про меня. Когда долго делаешь работу как положено, клиенты, коллеги, руководство к этому привыкают. Это не дает возможности снизить планку. Так что я не выдающийся юрист, я просто привык нормально — хорошо — работать.

Я по сути своей не руководитель, не предприниматель. Я специалист. Даже когда у нас с женой была своя юридическая фирма, я не смог руководить, все время уходил в решение профессиональных вопросов.

Для меня очень важна психологическая обстановка на работе. В Baker McKenzie она была и остается очень комфортной. Здесь нет такого жесткого давления на «ассоциатов», как в вертикально интегрированных фирмах. Поэтому я почти 20 лет здесь и проработал.

Роль местных партнеров международных юрфирм в России постоянно растет. В Москве россиянину стать партнером юридической фирмы абсолютно реально. Некоторые умудряются сделать это и в Америке. Как в старом еврейском анекдоте: «один из наших пробился».

Если меня сейчас перевести в «Пепеляев Групп» (если возьмут), я не сразу замечу разницу. Крупнейшие российские юридические фирмы уже на 9 баллов из 10, а то на все 10 вышли на уровень иностранных и международных.

Я не очень люблю практику защитника в уголовном процессе. У меня было много удачных защит, но в душе я почти всегда сочувствовал потерпевшим. А для моей мамы подзащитный всегда был сбившимся с пути хорошим человеком. По-моему, это высший стандарт адвокатской работы. Мною так и не достигнутый.

Друзья потерпевших однажды чуть меня не побили прямо в зале суда. Судье пришлось меня выпускать через совещательную комнату.

Сейчас я веду уголовные дела по преступлениям «белых воротничков». Представляю интересы компаний — потерпевших или гражданских истцов, помогаю свидетелям — работникам клиентов.

Суды стали гораздо внимательнее к доводам работодателей. И кадровые службы стали более подготовленными.

Я часто рассказываю иностранцам про трудовые книжки. В 70-80-х годах XIX века крестьяне приходили работать на фабрики в межсезонье. Некоторые не могли назвать даже своей фамилии, помнили только деревенские прозвища. И приказчики резали пополам ученические тетрадки и заполняли на каждого работника имя по паспорту (если был), место жительства, фабричную профессию, ставку, штрафы. Потом эти книжки стали отдавать работникам, когда те возвращались в деревню, а на новый сезон приходили на другую фабрику. Чтобы на новом месте человек мог подтвердить свою квалификацию. А когда пришла советская власть и паспорта Российской империи отменили, трудовые книжки стали удостоверениями личности трудящегося.

Историю полезно знать даже «трудовому» юристу. Хотя бы объяснять иностранцам логику российского трудового права, чтобы они не воспринимали ТК как набор бесполезных формальностей.

Люблю историю оружия, военной техники, костюма и моды. Знание деталей прошлого меняет его восприятие. Как будто сняли повязку с глаз. Литература, театр, кино воспринимаются абсолютно по-другому.

Я «Войну и мир» перечитывал, наверное, раз 40. И каждый раз находил новый ракурс.

Помните эпизод, когда Николай Ростов ранен и убегает от французских солдат? И вместо того, чтобы выстрелить, он швыряет пистолет в них. Первое впечатление — Николай испугался. Нет! Прицельная дальность ружей, которые были у французов, — 20–30 шагов. А прицельная дальность кавалерийского пистолета — 15 шагов, потому что кремневый замок дает задержку выстрела. Шансов поразить кого-то с такого расстояния у Николая почти не было. А кавалерийский пистолет — он такой большой и увесистый. Вид летящего в них тяжелого предмета вполне мог отвлечь французов и сбить прицел. А перезарядить в бою дульнозарядное ружье — это минута, и на бегу этого не сделать. Так что Толстой намекает, что Николай — не трус.

После юрфака я очень хотел поступить в адвокатуру. Попасть туда было очень сложно. Для каждой области был установлен лимит по числу адвокатов, и на эти места претендовали многие. По тем временам адвокаты могли получать заработок до 300 рублей — очень большие деньги.

С владимирской адвокатурой я пролетел. Когда мама доработала до пенсионного возраста, она могла не уходить и работать дальше. Но она подумала, что освободит место и меня возьмут. Место она освободила, а взяли другого человека. Для нее это был шок.

Мама оправилась, только когда я ей привез диплом университета Эмори, а позже стал партнером Baker McKenzie. Она хранит копии буклета с фотографиями первых молодых локальных партнеров фирмы, копии моих дипломов, плакетки с благодарностями и рейтингами. Вложив в мое воспитание и образование столько душевных сил, она заслужила эти «трофеи» больше, чем я сам…

Было много обстоятельств в жизни, которые я считал трагедией. А в итоге они оказывались позитивными.

Про университет Эмори я узнал случайно. Я ехал в метро, и попутчик, заметив, что я читаю его «Известия», говорит: «Я сейчас выхожу, на, держи». На последней странице внизу на английском языке было написано, что университет Эмори открывает в Москве очно-заочные курсы основ американского права.

Учиться в школу права Эмори я поехал один из почти тысячи человек. Столько пришло на первое занятие курсов в Москве в августе 1990 года. Но через два года от этой тысячи осталось не больше 25 человек. Из них восемь человек пригласили в Эмори на магистерскую программу. Смог поехать я один.

Так тяжело учиться, как в Америке, мне никогда не приходилось. Я туда поехал, будучи уже сложившимся российским юристом. Я бы даже сказал, советским юристом. И у меня просто в голове не укладывалось, как эта их система прецедентов работает. К первой сессии только более или менее пришел в себя.

Год, который я провел в Атланте, — это была просто вторая жизнь. Я им так и сказал, когда нам вручали дипломы: отсюда уезжает другой Евгений Рейзман. Тот, который приехал год назад, потерялся здесь, на лужайках Эмори.

Юрист по сути своей — индивидуалист. Это формирует особые отношения внутри коллектива юристов. Здесь не может быть места даже просто неуважительному отношению к коллеге, даже очень молодому. Можно жестко требовать исполнения, но неуважение друг к другу — это начало конца команды.

Юристу, врачу и священнику надо звонить до, а не после. Это мое любимое выражение. Часто повторяю его клиентам. Иногда помогает…

Я иногда завидую тем, кто сидит за рулем дорогих автомобилей. А потом говорю себе: ты же можешь купить такую машину, но зачем она тебе с твоим зрением?

Жизнь справедлива. Справедлива по очень большому счету и в какой-то степени. Все, о чем я мечтал много лет назад, пришло. Но только чуть-чуть позже. Лет на двадцать или меньше… Но пришло. Значит, у детей и внуков получится лучше… Должно получиться!

8 ноября церемония награждения Премии «Лучшие юридические департаменты — 2024»