Личная конституция Гадиса Гаджиева
У меня была одна четверка по математике в аттестате. И я боялся математики и не был уверен, что поступлю на экономический. Хотя экономическая специальность нравилась не меньше. Вот почему я выбрал юридическую профессию.
У меня был дядя. Он историк, профессор, учился в МГУ. И он так часто рассказывал о жизни в МГУ, о невероятных профессорах. Мне казалось, что Московский университет — это какие-то небожители. И когда ты там окажешься, это как будто в рай попадешь. А потом начался этап разочарования.
Вообще, жизнь — это постоянно протекающий процесс избавления от иллюзий. Не все преподаватели были такими настоящими. Кто-то читал очень скучно лекции. МГУ был не совсем то, чего я ожидал. Я большего ожидал. И самое большое разочарование было — как это так, почему юристы не изучают литературу. Литература — это то, что делает человека человеком. Надо обязательно изучать. А тут есть римское право, но нет литературы.
Потом начались всякого рода страшилки. В 70-м году, когда я поступил, у нас преподавал теорию на первом курсе Андрей Иванович Денисов. Он был советником Никиты Сергеевича Хрущева и писал программу КПСС. И он свято верил, и никто не сомневался, что через 20 лет мы будем жить при коммунизме. Это предполагало, что юристы станут бесполезными, что профессия «юрист» перестанет существовать. И он на лекциях нам совершенно серьезно говорил: «Молодые люди, вы должны все-таки думать, что мы временно осваиваем эту специальность. Думайте уже сейчас, в кого вы будете переквалифицироваться — бухгалтера или управдома». Больше планку он не поднимал. В таком положении мы изучали юриспруденцию в МГУ. А я по-прежнему работаю юристом. Не оправдались предположения Андрея Ивановича.
Когда я выступаю публично, практически не бывает случая, чтобы я не процитировал самого почитаемого мною русского юриста. Это философ права — Евгений Васильевич Спекторский. Серебряный век русской культуры, это для меня непререкаемый авторитет. И большему, что сейчас знаю, я научился у него. Жалко, что такого гениального юриста наши коллеги знают плохо. Великолепный специалист, философ права.
Когда я начал изучать право, в аудитории Московского университета на улице Герцена сидело 220 человек. В основном люди, прошедшие армию, производство, члены партии, женщины с трудной судьбой и прочие, и прочие. Нас было только шесть или семь человек — выпускников школы. Потому что по положению, которое тогда существовало, школьников без стажа не принимали. Что это означало с точки зрения подготовки? Вот это сито, партийное, стаж, не давало возможности молодым талантливым людям оказаться на студенческой скамье.
Такая же ситуация была у Валерия Дмитриевича Зорькина. Он приехал поступать в МГУ, и в тот год как раз ввели это правило. А он сказал, что хочет именно на юридический факультет. Попал на прием к ректору, академику Петровскому. Академик, может быть, даже с издевкой сказал, что если вы поступите на математический факультет, то мы тогда переведем на юридический после первой сессии, если вы ее успешно сдадите.
Валерий Дмитриевич поступил на мехмат, более того, он все пятерки получил после первой сессии.Преподаватели стали его задерживать, им не хотелось, чтобы способный будущий математик ушел в какие-то затхлые юристы. Но он настоял на своем. Он напомнил, что был договор и по этому договору он имеет право на перевод. И его перевели. Такие тоже бывают в жизни истории.
До Конституционного суда была преподавательская работа. После окончания университета сразу стал преподавать в Дагестанском университете. Причем отказался пойти работать консультантом в Верховный суд СССР. По нынешним временам это просто немыслимо. Провинциал… Профессор Грибанов ему предлагает идти работать консультантом, это невероятная карьера с самого начала. И я сказал: «Да ну что вы, чтобы я остался в Москве? Притом что на юге семья, родственники, да и вообще…» Конечно, я отказался. И никогда об этом не жалел. Я считаю, что поступил очень правильно. Потому что лучше быть первым в деревне. Там я стал преподавать, там я стал заниматься политической деятельностью, стал депутатом. И подготовил платформу для того, чтобы оказаться здесь. Если не было бы того старта, того опыта, я не состоялся бы и как судья.
Проникающее ранение ножом, это было. Поделом получил ножом в область легкого. Сейчас я, может быть, не был бы столь наивным, как я был тогда. Было два влиятельных человека в республике. И они между собой конкурировали. Один из этих двух персонажей подвел под меня группу лиц, работающих в соответствующих органах, которые сливали компромат на другого. А я настолько был легковерный, что я в это поверил. И получил удар ножом. Потом все это всплыло. Прошло несколько лет. И я убедился, что мной манипулировали. Это был хороший жизненный урок.
Без всякого сомнения, профессия оставляет отпечаток. И в особенности у тех, кто выбрал цивилистику. Принципы права дисциплинируют. Очень хорошо это описано у профессора Петражицкого. Он говорит, как незримо то, что ты изучаешь, проникает в твое сознание, становится твоим вторым я. И конечно же, обязательность, может быть, какой-то настрой или желание быть более справедливым, это все из изучения права.
Обостренное чувство справедливости. Многие говорят, что это обостренное чувство справедливости мама и папа прививают, и, наверное, это правда. Но кто-то и что-то добавляется во время обучения. Во всяком случае, у меня были такие преподаватели и учителя в МГУ. Я счастлив, что я оказался в их руках. И самый памятный мой преподаватель — это преподаватель по истории КПСС. Вот это был настоящий, принципиальный человек. Он был честный человек, никак не мог защитить кандидатскую диссертацию, потому что на Урале после революции был какой-то уклон в партии большевиков и он описывал его так, как он считал правильным. А ему не давали защищаться. А на 4-м курсе в 1974 году мы узнали, что он повесился, потому что он не смог доказать и обосновать то, во что он верил. Потом с такими людьми в жизни я больше и не встречался. С такого рода принципиальностью.
Мне ближе состояние дел в экономике. Но я убежден, что не экономика, не экономисты, а именно юристы и юридическая наука должны обеспечить развитие страны, развитие экономики. Это совпадает с позициями основоположника институциональной экономики Джона Коммонса. В своих книгах он пишет, что все, что сделано в Америке, — это успех капитализма. Это результат того, что был Верховный суд, были мудрые судьи, которые иногда интуитивно принимали экономически верные решения. Я абсолютно убежден, что право идет впереди. Не экономика, как у Маркса, а право является ведущей силой в развитии экономики.
Нужно сохранять преданность профессии. Распыляться, бросаться в политику, становиться каким-то губернатором — это не для юриста. Я хочу, чтобы и после моей смерти я был в юриспруденции. И без таких амбиций человек не может состояться как юрист. Он должен так творить, чтобы хотя бы через 15–50 лет он был частью науки. А если ты так пишешь, что твои статьи только лишь на злобу сегодняшнего дня, то завтра они уже будут не нужны, устареют.
Самая главная задача юриста — принимать справедливые решения. Банально. Но сложно и непросто. Это бывает чревато какими-то конфликтами. Поэтому быть честным перед собой — это значит исходить из своих представлений о справедливости. У каждого человека в душе они есть. Они появились не по велению Бога. Они появились, потому что были родители, которые первое представление справедливости сформировали в три-четыре года. И если ты с этими представлениями не можешь жить, значит, ты предаешь своих родителей. А человек, который предает своих родителей, он предает себя. Он перестает быть человеком.
Я не сожалею о том, что произошло в начале 90-х годов. То, что мы перешли к рыночной экономике. И то, что мы допустили массу ошибок, они носят объективный характер. Невозможно было их не допустить. Я не склонен ругать Чубайса, я считаю, что он свое дело сделал, сделал честно. И никогда ни одним ругательным словом о нем не вспоминаю. Советская эпоха исковеркала экономику. Только интересы государства. В богатейшей стране мира, а наша страна самая богатая по ресурсам и будет самая богатая, потому что такая территория, мы стояли в очереди, не было элементарных вещей. Никто не мог позволить себе купить какие-то швейные изделия советского производства. Потому что это невозможно было носить, а не потому, что не было денег или нельзя было это купить. И это позор. И этот позор мы создали благодаря экономической системе. От нее, конечно же, надо было отказываться.
Равенство фактическое, а не юридическое. Это была неплохая система, и сейчас можно было бы ее использовать. И сильна была наша страна тем, что за очень короткий исторический период эта оппозиция, классификация, туземцы — дворяне, она была ликвидирована. Я поражаюсь, как быстро смогли сделать единый народ, где все были равны. И все мы верили, что мы равны. Была уравниловка, но и было настоящее социальное равенство. И это было равенство, никто не мог позволить себе унизить какого-то человека независимо от его социального положения. Это был невероятный модерн. Мы перешли в состояние равенства. Это сделал социализм. И поэтому я не собираюсь никогда социализм в этом отношении ругать. Или говорить, что это все было неправильно и лучше бы мы пошли по другому пути. История не терпит этих предположений.
Мне в жизни повезло. Когда разрабатывалась Конституция, я работал во второй палате Конституционного совещания, это были представители регионов. Но я был судьей Конституционного суда. Мне повезло выступить на заседании и предложить в 8-ю статью проекта Конституции включить слова «защита конкуренции». Коллега, руководитель наш, он был тогда заместителем председателя правительства, Сергей Михайлович Шахрай, донес мое выступление до редакционной комиссии, и редакционная комиссия с этим согласилась. Есть протоколы, стенографические отчеты редакционной комиссии и конституционного совещания, подтверждающие этот факт.
Когда мы рассматривали это дело о параллельном импорте, в конце прошлого года вот эти два слова оказались решающими. Конкуренция. И я думаю, что многозначительность понятия конкуренции в этой статье далеко превышает рамки экономической жизни. Конкуренция в политической сфере, конкуренция идей, конкуренция в творчестве — это все конкуренция. Это животворное вещество для всякого общества. Там, где нет конкуренции, социальная жизнь затухает. Вот, собственно говоря, мое самое ценное достижение.
Есть постоянное осознание того, как много я сделал ошибок. Постоянное воспоминание, что в какой-то ситуации я поспешил с выводами. Когда я в школе учился, мой отец часто повторял: «Не руби с плеча». И это настолько я не воспринимал, ну какие-то прописные истины. А он-то заметил мои некие когнитивные ошибки, связанные с тем, что я быстро выдаю решения, не обдумывая. К сожалению, до сих пор у меня сохранился этот недостаток. Быстро, энергично что-то сказать, но без вот этого второго ума, который должен фильтровать то, что было сказано. Поэтому ошибок в жизни я допустил, наверное, больше, чем правильных решений.
Жизнь очень люблю. Ты утром просыпаешься и понимаешь, что все родственники живы, здоровы. Дети, внуки работают. Ты, слава Богу, относительно здоров. У тебя очень интересная работа, и у тебя много в планах. Вот они у меня. Каждая стопка на столе — это задел новой книги или статьи. И это ожидание, что когда ты уйдешь в отставку, то тогда спокойно, не отрываясь, сможешь писать одну за другой вот эти задуманные книги. Там каждая папка — история. Они копятся, копятся. Материал хороший. Материал очень интересный.
Никакого осознания ответственности, когда меня избрали судьей в 37 лет, не было. И я хорошо помню, что, когда меня избрали, ко мне подошел Юрий Феофанов. Это была звезда публицистики, самый старый журналист газеты «Известия», он писал на правовые темы. Он ко мне подошел: «Молодой человек, Вы хоть понимаете, кем Вы сейчас стали и что Вам предстоит?» Конечно, не понимал, потому что такое Конституционный суд? Мы это не изучали. У нас не было никогда Конституционного суда. И чем он будет заниматься, у меня были очень иллюзорные представления.
Я же цивилист, а тут совершенно новое для меня публичное конституционное право. Ну да, был небольшой опыт. Я сначала 15 лет работал в президиуме Верховного совета. А потом заведующим юридического отдела в правительстве. Конечно, публичное право я уже немножко знал, но не конституционное. Пришлось осваивать вот эти новые просторы.
Конституционное право сложное. Но мне всегда хочется сравнивать гражданское и конституционное право. На мой взгляд, это самые сложные отрасли права. И я никак не могу понять, по своему сознанию я конституционалист или цивилист. Во мне внутренние противоречия. Я очень часто в себе критикую цивилиста. Потому что я вижу некую недостаточность в цивилистике, некую ее ограниченность. Конституционное право в этом смысле более открыто для изменений, для новаций. Догматическая цивилистика иногда мешает. Наверное, я в большей степени конституционалист. В современном осознании.
Установить внутренне равновесие помогает общение с коллегами. Мне уже много лет, но я все равно ощущаю себя учеником. И я не стесняюсь в личной беседе говорить Зорькину, что я его ученик. Это при том, что он нам не преподавал. Он в этом смысле формально не учитель. Но я за время работы с ним с 1991 года столько перекачал из его компьютера в свой, что не только учителем, а духовным отцом можно его назвать. Не принято у нас, юристов, называть кого-то и подчеркивать их превосходство. Я признаю абсолютно его превосходство. Мне не быть никогда столь пронзительным провидцем, как он. Но я стараюсь, я учусь.
Голуби — это самое серьезное мое увлечение. Это даже страсть. Неистребимая страсть. Я начал заниматься ими, когда мне было восемь-девять лет. И помню, я был больным. И отец, чтобы как-то больного сына повеселить, принес двух голубей. И я как увидел эту красоту, эти живые цветы, на всю жизнь влюбился. А потом появилась мечта, чтобы были такие голуби, чтобы они так-то летали, чтобы они так-то выглядели. Оказывается, жизни человека недостаточно, чтобы реализовать эту мечту. Я уже 20 лет пытаюсь реализовать такую мечту, чтобы в нем были воплощены три цвета русского флага: красный или лазоревый, голубой и белый. Понятное дело, что голубой — это ближе к серому, а алый — это грудь, голова, хвост. Крылья белые. А хвост серый. Вот такая сложная задача. Я с каждым годом карабкаюсь, но очень трудно.
Роботы заменят юристов — очередные сказки. Я совершенно не против перехода в цифровую эпоху, хотя у меня это совершенно не получается. Я, наверное, хуже всех в суде знаком с техникой. И при всем при этом набрался нахальства и написал две статьи о правосубъектности роботов. Потому что хочешь не хочешь, а нас это ожидает. Но разговоры, что роботы заменят судей, абсолютная неправда. Никогда этого не будет.
Никакой робот не сможет воплотить в своем сознании многогранную конституциональность.У юридической нормы есть простой контекст — контекст отрасли права. Большинство наших цивилистов в этом контексте и живут. А рядом с этим контекстом есть контекст конституционных норм и принципов. И надо критически относиться к норме гражданского права и погружать ее в более сложный контекст. И даже если ты знаешь конституционное право, то есть еще более важный контекст — философско-правовой. Если ты не поднимаешься по этим ступенькам, ты гарантированно допустишь ошибку. Кроме философии и права есть еще культура. Все в конечном итоге сводится к тому, какой ты человек, культурный или некультурный. Культура, самое простое определение, это тысячи и тысячи ограничений. Вот это можно, вот это нельзя. Вот и все.
