a


Don’t _miss

Wire Festival

 

Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipiscing elit. Nullam blandit hendrerit faucibus turpis dui.

<We_can_help/>

What are you looking for?

«Российские юристы делают невероятные вещи для своих клиентов»

Абсолютное спокойствие, гармония, теплая энергетика. С президентом Лондонского международного третейского суда (LCIA) Полой Ходжес QC мы говорили не как звезда и журналист, а как старший и младший товарищи. Начинаешь завидовать коллегам, которые работают вместе с Полой. Она рассказала о том, как ошибалась по поводу барристеров, как выбирала фирму, в которой проработала 42 года, и о том, чем отличаются российские юристы от зарубежных коллег.

Пола, как Вы стали юристом? Это мечта детства или Вы пошли по стопам родителей?

Когда мне было лет 14–15, я начала много публично выступать и спорить. Окружающие стали говорить, что мне нужно быть юристом. До этого момента я не думала об этом — в моей семье не было юристов. Папа был учителем, и я думала, что тоже могу стать учителем. Затем я стала интересоваться работой английских солиситоров и барристеров и решила стать барристером, чтобы представлять дела в суде. Но, конечно, это не совсем так работает. После того как я закончила университет, я начала подробно изучать, чем именно занимается барристер. А потом и вовсе решила, что не хочу быть барристером, так как мне нужен личный контакт с клиентом. И я выбрала «Герберт Смит»: очень известная фирма, ее юристы занимаются судебными спорами и представляют клиентов в суде на всех этапах разбирательств. Эта фирма объединила в себе важные для меня факторы, поэтому я решила работать у них. Тогда я не думала об арбитраже.

Ваша карьера началась в компании «Герберт Смит»?

Да, я работаю в «Герберт Смит Фрихилз» уже 42 года. Когда я начинала, я была очень молода.

Почему Вы выбрали именно арбитраж?

Основная причина — это мои клиенты. В начале карьеры я занималась в основном судебными разбирательствами (litigation) и немного арбитражными (arbitration). В 90-е годы среди моих клиентов было много нефтегазовых компаний. Я определилась с квалификацией, когда нефтегазовые компании в поисках природных ресурсов устремились в достаточно экзотические места — Африку и Латинскую Америку. И конечно, они хотели использовать международный коммерческий арбитраж, а не Верховный суд в Лондоне. Передо мной стоял выбор: если я хочу остаться со своими клиентами, я должна переключиться на арбитраж.

В чем заключается роль президента Лондонского международного третейского суда? Чем она отличается от роли вице-президента, которым Вы были 4 года до этого?

В функции президента LCIA входит больше, чем просто управление арбитражным учреждением. Я также возглавляю суд LCIA, именно он в арбитражном учреждении является хранителем арбитражных правил и того, как они применяются. Так, например, сейчас мы обновляем правила, и именно суд решает, какой выбор в отношении правил будет сделан. В состав суда входят около 30 хорошо известных во всем мире арбитражных практиков, разнообразный опыт которых востребован в процессе арбитражных разбирательств в LCIA. Я управляю этим. А с точки зрения моей роли в отношении самого института LCIA позвольте я поясню…

В LCIA есть профессиональная команда, работающая полный рабочий день, которая занимается арбитражем ежедневно. Вице-президенты помогают с назначением арбитров и процедурными вопросами, которые возникают в арбитражном процессе. Например, когда стороны хотят объединить несколько арбитражных разбирательств в одно или если требуется замена арбитра по причине болезни. Если возникает более сложный вопрос, например отвод арбитра в связи с сомнением в его независимости, то подключается президент. Я не вмешиваюсь в процесс разрешения споров (этим занимаются исключительно арбитры), но помогаю решать сложные процедурные вопросы. Например, это может касаться санкций, подозрений в отмывании денег сторонами, вопросов к конкретному арбитру.

Я правильно понимаю, что LCIA и суд LCIA — две разные организации?

Нет, это одна организация. У вас есть учреждение LCIA, в нем есть персонал, который занимается спорами, и совет, нечто похожее на совет директоров, управляющий бизнесом. Суд не рассматривает вопрос о том, сколько будет выплачиваться персоналу, не рассматривает счета. Он занимается непосредственно спорами, применением арбитражных правил LCIA и процедурными вопросами. В бизнесе у вас иногда может быть совет и основная команда. Так что мы подобны высшему управляющему органу.

Повлияли ли санкции против России каким-либо образом на виды и количество споров, в которых участвуют российские компании? Может быть, они создали какие-то препятствия для процедур LCIA?

Я начну со второго вопроса, так как ответ на него легкий. Санкции против России абсолютно никак не отразились на ведении арбитража LCIA. Все идет своим чередом, как если бы и не было никаких санкций. А вот на арбитров санкции, безусловно, повлияли. Единственный вопрос, который нам нужно решить, административный. Дело в том, что ни одна организация, расположенная в Великобритании, не должна получать деньги от юридических или физических лиц из санкционных списков. Поскольку мы занимаемся разрешением споров, нам удалось попасть под исключение из санкционного регулирования, подобно Верховному суду в Лондоне. Мы можем получать деньги от лиц из санкционных списков для оплаты арбитражного разбирательства, и это не будет нарушением.

В соответствии с Российской арбитражной реформой 2016 года корпоративные споры должны решаться в судах, которые получили от Минюста статус постоянно действующих. Сейчас подали заявления на регистрацию в России только две организации: Гонконгский международный арбитражный центр и Венский международный арбитражный центр. Не планирует ли это сделать LCIA? У вас есть стратегия по освоению российского рынка?

Мы все еще следим за ситуацией и пока не подали заявление. Потому что нам до сих пор неясно, как это отразится на наших российских клиентах. Как я уже говорила, российский бизнес часто использует LCIA. Российские компании часто инкорпорированы за рубежом, например на Кипре или БВО, и хотели бы обращаться в арбитраж за пределами России — в Лондон или другое место, где применяется английский закон и используется английский язык. Но, конечно, мы хотим быть уверены, что наши решения не оспариваются и подлежат исполнению. Это может стать проблемой: решение может быть оспорено, потому что мы не зарегистрированы здесь [в России]. Правда, такого еще не было: ни одно из наших решений не было оспорено на этом основании ни в России, ни где-либо еще. Но мы всегда следим за ситуацией. Гонконгский международный арбитражный центр и Венский международный арбитражный центр — наши конкуренты, и они уже зарегистрировались. Мы хотим напомнить нашим конкурентам, что мы в строю.

В LCIA есть русские юристы, которые живут в Лондоне и работают с российскими компаниями, споры с участием которых рассматривает LCIA?

Ранее я говорила, что у нас есть команда, которая работает по арбитражным разбирательствам ежедневно. И у нас есть русскоговорящие сотрудники, один из них — русский — в нашей команде. Они могут работать с юристами и клиентами из России, компаниями, которые говорят только на русском языке. У нас есть испаноговорящие люди, также те, кто говорит на китайском. Но они работают в LCIA, не на стороны.

Что Вы можете сказать о русских юристах? Вы взаимодействуете с ними? Каковы их сильные и слабые стороны?

Мне следует быть очень осторожной, потому что у меня много коллег среди русских юристов. Что я вижу со стороны российских юристов, так это то, что они рьяно борются за дела своих клиентов. И конечно, они невероятно лояльны, демонстрируют творческий подход и настроены на победу. Это все их существенные преимущества. Они начитанные, очень хорошо знают закон и увлечены правом. Иногда, я думаю, жажда борьбы вынуждает их делать то, чего делать не нужно.

Что Вы имеете в виду? Российские юристы часто ведут нечестную игру?

Нет, я не то имела в виду. Например, судебный процесс завершился в LCIA в Лондоне. Они отправляются на Кипр и начинают дополнительное судебное разбирательство, добиваются введения обеспечительных мер там, где это в действительности необязательно. Это такое желание добить противника. Я думаю, что иногда вы можете добиться успеха, просто используя ваши навыки юриста. Как бы мне лучше описать это. Нехорошо сравнивать это с войной, но тем не менее. Вы можете вступить в войну, иметь сильную стратегию, подобрать ключ, побить оппонентов и выиграть таким образом. А вот русские юристы иногда совершают лишние действия. Им стоило бы быть немного более вдумчивыми. Они очень эмоциональны.

Как Вы думаете, что является ключом к успеху в юридической сфере?

О боже, хотела бы я знать! Я могу говорить только исходя из собственного опыта. Я думаю, в юридической сфере очень помогает быть женщиной. Я не сексистка. Я думаю, что женщины склонны к сочувствию больше, чем мужчины. Мы слушаем людей, стараемся понять эмоциональную сторону в каждой ситуации. Я думаю, что это качество позволяет мне очень хорошо ладить с клиентами и понимать их бизнес, чего они действительно пытаются достичь. Такое качество в контексте спора помогает взаимодействовать со свидетелями, подобрать к ним подход и выиграть дело.

Когда мне нужно проявить жесткость, я ее проявляю. Но я становлюсь жесткой, только когда действительно должна. Когда я так делаю, люди знают, что это серьезно. Я думаю, что быть хорошим юристом — это дар. Вы должны обладать эмоциональным интеллектом. Никто не научит вас этому, когда вы изучаете юриспруденцию. Я думаю, мужчины в этом больше преуспели, чем, скажем, женщины. Молодые женщины-юристы больше сконцентрированы на том, чтобы быть лучшим юристом в мире, нежели человеком бизнеса. А вы должны не только оказать юридические услуги, но и продать их клиенту. Вам необходимо совмещать эти качества в себе.

А что касается семьи: помогают ли Вам Ваши деловые и юридические навыки?

Нет, у меня три подростка дома. Я привыкла, что на работе тебя уважают, слушают и обычно делают то, что ты им поручаешь. Ничего подобного дома нет. Мой муж неоднократно говорил: «Прекрати проводить мне перекрестный допрос».

Что бы Вы посоветовали российским юристам?

Как я уже говорила, русские юристы очень серьезно относятся к закону, знают его. И они очень старательны: делают невероятные вещи для своих клиентов. Я бы хотела побудить коллег быть более заметными на международной арене. Я понимаю, что Россия страдает на данный момент от санкций, которые к ней применили много стран. И мы все надеемся, что скоро это прекратится. Я бы не хотела, чтобы санкции стали препятствием при выходе на международную сцену для молодых юристов. Россия — очень важная страна, она — важный бизнес-регион. Я бы хотела, чтобы российские юристы расширили свой международный опыт, чтобы они привнесли свой опыт во внешний мир, чтобы люди лучше понимали правовой и деловой климат страны. Безусловно, в арбитраже мы стараемся разнообразить практику, опыт арбитров. Я бы хотела наблюдать больше российских участников.

Вы добились значительных высот в международном арбитраже. В 2014-м Вас назначили королевским адвокатом (Queen’s Counsel, QC). Сейчас Вы — президент Лондонского международного третейского суда, возглавляете одну из ведущих мировых арбитражных команд в международной юридической фирме Herbert Smith Freehills и признаны одним из ведущих арбитражных практиков в мире. Как Вы думаете, существует ли «стеклянный потолок» для женщин в арбитраже сегодня?

Это очень интересный вопрос. Думаю, мне невероятно повезло: я оказалась в нужное время в нужном месте. Я получила квалификацию в 1989 году. Это было время, когда больше женщин-юристов пришли в профессию, а компании стали больше внимания уделять гендерному разнообразию. Поэтому я не пострадала от какой-либо дискриминации. Еще одной причиной, почему я присоединилась к нашей фирме, было то, что в ней было больше партнеров-женщин, чем в какой-либо другой юридической компании в Лондоне. Это всегда было важно для меня.

Я не думаю, что в юридическом мире существует «стеклянный потолок». Я думаю, что женщины немного отстают по объективным причинам. Очевидно, они тратят время на то, чтобы завести семью, и хотят проводить с ней больше времени. Я думаю, на практике многие юридические фирмы готовы к тому, что сотрудник сам может выбирать, работать ему полный или неполный рабочий день. Проблема «стеклянного потолка» во-многом разрешилась, хотя и не везде. Естественно, я говорю от лица своей фирмы [Herbert Smith Freehills]. У нас есть гендерные цели, которые мы собираемся достичь. У нас только что появились 17 новых партнеров, 14 из них — женщины. Я думаю, это наглядно демонстрирует ситуацию со «стеклянным потолком». Так что с точки зрения продвижения по службе, я думаю, что в большинстве юридических фирм и международных компаний сейчас нет особых препятствий для женщин. Все зависит от желания, это все о планировании их карьеры с привлечением партнера и семьи. Я также говорила о том, что женщине-юристу нужно обладать и бизнес-навыками.

Что касается арбитров, то тут ситуация сложнее. Я думаю, что такие организации, как LCIA, делают фантастическую работу, назначая столько же женщин, сколько и мужчин. В прошлом году мы назначили на должности [арбитров] 46% женщин. Я не думаю, что существуют много компаний, которые не хотят иметь дело с арбитром-женщиной. Я думаю, что существуют компании, которые хотят, чтобы с ними работал опытный специалист, который умеет говорить. И это замкнутый круг, поскольку таким опытным специалистом может выступать мужчина. У меня был один клиент, который, когда я назначала арбитра-женщину, спросил: а сил у нее хватит? Я ответила, что не предложила бы ее, если бы не была уверена в ней. Я думаю, что существуют мужчины, которые беспокоятся о том, чтобы женщина была достаточно жесткой. Но я также считаю, что женщины обладают и другими качествами, которые, я думаю, дают дополнительные преимущества клиенту. Я думаю, они добросовестны, они тщательно изучают кейс, обладают эмоциональным интеллектом. Они рассматривают показания свидетелей с множества сторон и постараются отстоять правду. Думаю, клиентам нужно обращать внимание и на такие качества тоже.

Вы можете назвать самый интересный спор за всю практику?

Я могу назвать три. Первый случился на заре моей карьеры, затрагивал интересы семи нефтегазовых компаний в Великобритании и продлился семь лет. За это время мне посчастливилось наблюдать, как спор прошел Высокий суд Англии (the High Court), Апелляционный суд (the Court of Appeal) и Палату лордов (это было до того, как появился Верховный суд (the Supreme Court of the UK)). К счастью, в Палате лордов мы выиграли. Другой стороной выступала Enron — американская компания, которая находилась в процессе ликвидации. Но она фактически была ликвидирована только через пару недель после того, как мы получили с них деньги. Представьте себе, если бы мы семь лет судились напрасно. Это было бы ужасно. Так что это был особенный кейс.

В другом споре я представляла интересы США в споре против Канады в отношении импорта пиломатериалов хвойных пород в США. Дело было очень интересным, потому что мы выступали от такого государства, как США, и в процесс было вовлечено множество различных государственных ведомств. Например, государственный департамент, министерство торговли, министерство иностранных дел США. Я наблюдала, как взаимодействуют с одной стороны мои клиенты между собой, а с другой — канадцы. Это было очень-очень интересно.

Еще я бы назвала pro bono кейс. Я работала для карибских заключенных. Как Вы, наверное, знаете, в странах Карибского бассейна встречается достаточно высокий уровень преступности. Иногда полиция заинтересована в том, чтобы привлечь к уголовной ответственности за совершенное преступление хоть кого-нибудь, и обвинения предъявляют совсем не тому человеку. Так что я представляла интересы того, кого обвинили необоснованно. Дело в том, что у стран Карибского бассейна еще есть право обращаться в Тайный совет (Privy Council), который находится в Лондоне. Это было очень долгое разбирательство, и в итоге наш клиент смог избежать смертной казни. Этот клиент до сих пор мне звонит. Это было очень здорово.

Итак, самый долгий Ваш спор длился семь лет. А самый короткий?

Это было дисциплинарное слушание и довольно забавное. Я работала на очень известного австралийского бизнесмена, владевшего командой по поло в Великобритании. В Великобритании проходит турнир по поло «Золотой кубок».

За неделю до финала команда моего клиента провела игру в поло, и ее ведущего игрока обвинили в нарушении правил и отстранили от дальнейших игр, в том числе в финале. Клиент дал указания представлять его игрока на дисциплинарном слушании здесь, в Лондоне. В пятницу мы получили инструктаж. Я провела все выходные за работой (это ужасно тяжело). Я опросила всех участников той игры, собрала доказательства, изучила видеозапись игры. На ней было видно, что наш игрок не допускал ошибки. В понедельник мы предоставили свои доводы и выиграли. Так что самый короткий кейс — 4 дня, а точнее, одни выходные.

Можете ли Вы дать совет, как определить наиболее подходящего к делу арбитра?

Все зависит от дела. Это очень важно, потому что выбор арбитра — это один из ключевых факторов в разрешении спора. Так что я всегда стараюсь разобраться в сути спора. Я хочу, чтобы мой арбитр был тем, кто лучше всех разбирается в деле. Так, например, если мой клиент участвует в серьезном судебном разбирательстве, я захочу, чтобы по нему работал арбитр, квалифицированный по применимому праву и способный строго применять законы данной юрисдикции. Если у меня такого специалиста нет, я выберу такого же сильного специалиста из другой юрисдикции, но очень предприимчивого. Если кейс маленький, я, скорее всего, выберу молодого арбитра, который будет работать быстро и не будет таким дорогим. Так что вам просто нужно выбрать того, кому больше подходит дело и кто абсолютно независим.

Количество споров с участием российских сторон увеличилось? К каким областям обычно относятся участники?

Согласно Годовому отчету о рассмотрении споров LCIA, российские стороны участвовали в 7% споров, рассмотренных LCIA в 2018 году. Но в действительности этот показатель приближается к 30%, так как российские компании часто зарегистрированы на Кипре и в других таких юрисдикциях, и эти цифры также должны учитываться. Показатель держится на этом уровне довольно долгое время.

Подавляющее большинство споров, рассмотренных LCIA, с участием российских сторон касается соглашений о покупке компании, бизнеса. С точки зрения секторов это могут быть нефть и газ, финансы, промышленность. Российский бизнес очень разнообразен.

Какие тренды сейчас можно наблюдать в международном арбитраже?

Много трендов. Самый явный за последние несколько лет — сокращение стоимости и времени арбитражного разбирательства. И я думаю, что многие арбитражные институты, такие как LCIA, сосредоточились на этом и включили в арбитражные правила положения о том, что стороны могут использовать ускоренные процедуры, провести в короткие сроки рассмотрение спора, использовать специальные опции для чрезвычайных ситуаций.

То же самое касается и условий оплаты. Мы уделяем большое внимание тому, как арбитры следуют правилам. LCIA — это самый крупный арбитражный суд в мире, который возлагает на арбитров обязательства вести арбитражный процесс эффективно и экономически выгодно.

Я бы сказала, что споры, которые передаются в арбитраж в наши дни, могут быть очень сложными, задействовать ряд юрисдикций и затрагивать крупные суммы. Клиенты жалуются на стоимость услуг, но при этом не готовы «срезать углы» в процессе. Если вы хотите поднять каждый камень, это будет стоить довольно дорого.

Но когда на кону стоят большие деньги, затраты на процесс стоят того. При этом я по-прежнему считаю, что рассматривать спор в коммерческом арбитраже экономически выгоднее, чем в другом государственном суде. Конечно, это зависит от того, с чем сравнивать, но рассмотрение споров в суде (не в арбитраже) занимает больше времени. Особенно в ряде стран.

Вы используете в работе роботизированные технологии?

Насколько я знаю, нет. Мы используем другие информационные технологии, такие как видео-конференц-связь и прочие привычные вещи. Cейчас активно обсуждают возможность применения технологий искусственного интеллекта, которые, в частности, позволят определить, говорит свидетель правду или нет. Но пока этого не произошло, чему я, честно говоря, рада, потому что мне нравится самой делать свою работу.

Также трендом является гендерное разнообразие, что обеспечивает равное представительство женщин на всех уровнях арбитража. Мы наблюдаем значительный рост числа представителей различных национальностей в арбитраже, и я считаю, что это здорово. Если задуматься, то арбитраж — это решение споров между людьми из различных стран. Для разрешения спора вам требуется команда специалистов с разнообразным опытом. Есть и другие тенденции, которые могут быть противоречивыми.

Например, некоторые клиенты хотят большей прозрачности. Они хотят знать, как арбитр работает с кейсом, насколько он опытен и успешен. Но никто не хочет, чтобы кто-либо еще знал об их собственных спорах. Тут они хотят конфиденциальности. И вот как с этим справиться? Кроме того, тенденцией является и регионализм. Cильные арбитражные институты есть в Африке (например, Египет, Кения, Руанда) и Азии (Гонконг, Сингапур, Корея, Китай). Все новые юрисдикции хотят заниматься коммерческим арбитражем, а не отправлять дела в Лондон, Нью-Йорк и Париж, что вполне понятно.

8 ноября церемония награждения Премии «Лучшие юридические департаменты — 2024»